В семь тридцать я стою у его двери. Звоню. Слышу, как раздался звонок, но мне никто не открыл. Прильнув левым ухом к двери, слышу его шаги, как прошелся из кухни через прихожую в зало, но он не открывает. У него очередное «мировое депрессионное состояние». Он сказал: «Приходи», - и бросил телефонную трубку.
Переступая с ноги на ногу, в семь тридцать пять я стою у двери и давлю на кнопку звонка. Меня уже не удивляет такое обращение. Бог всегда прав.
Выкурив сигарету на лестничном пролете, в семь сорок я звоню ему на сотовый и на городской номер по очереди. Из-за дверей доносятся звуки надрывающегося телефона.
Без десяти восемь дверь, щелкнув замками, приоткрылась. Это означает приглашение.
Уже идя по комнате и не оборачиваясь на меня, он говорит:
- Я забыл, что ты придешь.
Мне на это нечего ответить. Он курит «Winston»в открытое окно. На подоконнике лежит белая с синим пачка сигарет, рядом стоит пепельница из стекла, полностью наполненная торчащими во все стороны коричневыми фильтрами. Я не имею права без разрешения говорить – это условие, которое должно соблюдаться пока нахожусь рядом с Богом. С Богом не спорят. Бога слушают.
Я слушаю Бога:
- Сегодня я решил, что одиночество существует для тебя. Я – не одиночество. Поэтому ты больше не можешь приходить ко мне. Сегодня я решил, что два месяца ты должен быть без меня. Я не знаю, что ты будешь делать все эти два месяца. Но мне надо многое обдумать и решить для самого себя.
Я молчу. С Богом не спорят. Богу поклоняются. В его присутствии без разрешения не говорят.
Он тушит окурок и усаживается в кресло. Я стою посреди комнаты. Мой взгляд устремлен в ковер. На Бога не смотрят. Я рассматриваю рисунок, я его уже изучил досконально. Перед Богом не плачут. Я не плачу.
- Иди.
И я иду к двери, не говоря ни слова, не оборачиваясь.
- И не звони. Я сам позвоню.
Иду, не оборачиваясь и не поднимая взгляд. Мне нельзя. В прихожей слышу, как Бог режет бумагу, чтобы убить тишину. Я стал покорным еще до принятия покорности моей Богом.
Дома плачут навзрыд, чтобы никто не увидел. Дома режут вены, чтобы забыться. Дома умирают – так спокойнее умирать. Мне умирать нельзя. Пока не разрешит Бог.
Переступая с ноги на ногу, в семь тридцать пять я стою у двери и давлю на кнопку звонка. Меня уже не удивляет такое обращение. Бог всегда прав.
Выкурив сигарету на лестничном пролете, в семь сорок я звоню ему на сотовый и на городской номер по очереди. Из-за дверей доносятся звуки надрывающегося телефона.
Без десяти восемь дверь, щелкнув замками, приоткрылась. Это означает приглашение.
Уже идя по комнате и не оборачиваясь на меня, он говорит:
- Я забыл, что ты придешь.
Мне на это нечего ответить. Он курит «Winston»в открытое окно. На подоконнике лежит белая с синим пачка сигарет, рядом стоит пепельница из стекла, полностью наполненная торчащими во все стороны коричневыми фильтрами. Я не имею права без разрешения говорить – это условие, которое должно соблюдаться пока нахожусь рядом с Богом. С Богом не спорят. Бога слушают.
Я слушаю Бога:
- Сегодня я решил, что одиночество существует для тебя. Я – не одиночество. Поэтому ты больше не можешь приходить ко мне. Сегодня я решил, что два месяца ты должен быть без меня. Я не знаю, что ты будешь делать все эти два месяца. Но мне надо многое обдумать и решить для самого себя.
Я молчу. С Богом не спорят. Богу поклоняются. В его присутствии без разрешения не говорят.
Он тушит окурок и усаживается в кресло. Я стою посреди комнаты. Мой взгляд устремлен в ковер. На Бога не смотрят. Я рассматриваю рисунок, я его уже изучил досконально. Перед Богом не плачут. Я не плачу.
- Иди.
И я иду к двери, не говоря ни слова, не оборачиваясь.
- И не звони. Я сам позвоню.
Иду, не оборачиваясь и не поднимая взгляд. Мне нельзя. В прихожей слышу, как Бог режет бумагу, чтобы убить тишину. Я стал покорным еще до принятия покорности моей Богом.
Дома плачут навзрыд, чтобы никто не увидел. Дома режут вены, чтобы забыться. Дома умирают – так спокойнее умирать. Мне умирать нельзя. Пока не разрешит Бог.
0 коммент.:
Отправить комментарий